Столицы мира в колокольчиках

Романтичность Парижа

Старое изречение "Увидеть Париж и умереть" верно. Умирать только не надо. А вот увидеть требуется. Увидеть, чтобы понять. Понять, что Париж – то редкое место, которое надо не просто увидеть (ведь можно и по телевизору, и этого часто бывает достаточно), но и побывать там, подышать его воздухом.

Понять, что каждый великий город имеет дух. Он, дух, неповторим и ни с каким другим его не спутаешь. Что такое дух города? А не знаю. Он в атмосфере, он – нечто невещественное, неосязаемое, но абсолютно точно присутствующее, витающее в воздухе. Ты его вдыхаешь, он обволакивает тебя, и через пару дней ты даешь совершенно точное определение: "Петербург строг и благороден, Венеция морская и загадочная, Прага архитектурная, Рим вечный".

А Париж? С Парижем та же история, что и с Римом. Как для Рима "вечный" – это избитый эпитет, но в Риме в воздухе чувствуется вечность, поэтому до сих пор и не придумали определения лучше, так и для Парижа лучше слова "романтичный" ничего изобрести не могу.

При описании Парижа велика опасность или впасть в восторженную патетику, или скатиться до банально известных повторений уже рассказанного, пересказанного, подмеченного, так или иначе изображенного неисчислимое число раз.

Каждый открывает свой Париж или впервые, или заново. У каждого он свой, и каждый имеет на него все права.

Париж для меня – абсолютно романтичный город. Это осознание приходит быстро и потом только усиливается. Попытки словесно пояснить, рассказать, доказать, что да, Париж безумно романтичный город, будут корявы. Вербально описать то, что ощущается непонятно каким органом чувств, но при этом присутствует в тебе совершенно явственно, в общем-то, невозможно.

Кстати, о запахах. Романтичность Парижа – это невиданное, точнее, не ощущавшееся носом нигде прежде необыкновенное явление. Я иду по улице и вдруг чую, будто где-то пролилось немного духов. Волна аромата несколько секунд продержится в воздухе и рассеется. Что это? То ли кто пройдет, сильно надушенный, то ли еще что. Непонятно, но случалось по несколько раз в день. А часто еще и так, что аромат духов смешивался с запахами цветущих деревьев, цветов.

Романтичность Парижа – это огромное количество кафе и ресторанов, столики большинства которых выставлены на улицу, даже если тротуар совсем узок. В Риме тоже так. Но в Париже стулья за столиками расставлены таким образом, чтобы все сидели лицом к улице. Главное – не еда, а созерцание жизни. Жизнь как театр, прохожие как бесконечно меняющиеся актеры, а ты сидишь (можно сидеть и сидят часами) и отстраненно наблюдаешь их.

Романтичность Парижа – это необыкновенно вкусные, при тебе пекущиеся вафли и блины. Вафли сантиметров 20 в длину, 15 в ширину и с углублениями сантиметра в 2. По желанию углубления заполняются чем-либо сладким: различными конфитюрами, шоколадной пастой. Очень вкусно!

Невозможно было не попробовать и блинов. По-французски блин называется креп. Он выпекается тоже при тебе на специальной электрической блиннице строго одного диаметра, думаю, около 40 см. Блин маслом не мажется. Вместо него предлагается или сахар, или шоколадная паста, или смесь: паста и несколько колечек банана, например. Вот уж не думала, что всё время в Париже мне будет хотеться блинов. Кстати, если считать блин как перекус, то удовольствие получается дороговатое: от 3 до 5 евро.

Романтичность Парижа – это не толпа туристов со всего света, а выделение из нее парижан. Узнать их просто. Очень, очень многие из них ведут на поводке собаку, а то и две. Ни в одном городе мира я не видела столько собак на прогулке! А еще парижане – это те, кто в конце рабочего дня обязательно несет в руке бумажный пакет с одним или парой багетов – длинных батонов хлеба. Хлеб во Франции свеж в любое время суток. А круассаны, что продаются в Москве, такие и одновременно совсем не такие, как в Париже. Парижские вкуснее.

Романтичность Парижа – это Сена со своими набережными. На некоторых из них прямо на асфальте сидят люди. Вдоль других тянутся тенты с сувенирами и картинами художников. По Сене взад-вперед с утра до очень позднего вечера курсируют прогулочные теплоходы. Одни поменьше, другие большие, третьи вмещают 1000 туристов одновременно. Есть теплоходы, где можно совмещать прогулку по реке с обедом или ужином. На каждом столике стоит настольная лампа. С берега, да и, наверное, изнутри тоже, выглядит такой кораблик очень романтично. Все лампы, если это вечер, зажжены, пары сидят за столиками с белоснежными скатертями, курсируют официанты, играет живая музыка.

Романтичность Парижа – это восторг любования Эйфелевой башней. Особенно с 10 часов вечера, когда постепенно включают ее освещение, и башня потихоньку накаляется, раскаляется, оживает вся, и вся начинает гореть. А дальше иллюминация неожиданно дрогнет, изменит окраску на какой-то необыкновенный космический оттенок и целых 10 минут будет гореть, сверкать, сиять, мерцать, переливаться золотым огнем.

Народ заранее расставит штативы, чтобы как можно лучше заснять невиданно красивое зрелище, и вспышки тысяч камер будут соперничать с феерией света самой башни.

Романтичность Парижа изначально в воздухе этого города, или всем известные его башня, соборы, парки, магазины излучают, рассеивают приятно-волнительные флюиды, подпитывая таким образом атмосферу?

Фигура святого, держащего свою голову в руках, называется кефалофор. Именно так изображается св. Дионисий и на фасадах зданий, и внутри церквей. Я видела.

Монмартр был обыкновенной деревней, пока в 19 веке его не стала заселять парижская богема: поэты, художники, скульпторы. Понятие "богема" за историю своего существования претерпело изменения в значении. Дословно la Boheme – "цыганщина", и первоначально оно относилось к тем, кто вел беспорядочный, авантюрный образ жизни, не связанный общепринятыми нормами морали. В 40-е годы 19 века к "богеме" принадлежали вовсе не поэты и художники, а клошары, карточные шулера, воры и прочая криминальная публика. Позже "богемой" стали называть творческих людей, живущих бедно, но склонных к экстравагантному поведению и уверенных в собственных талантах. Богема – это непременные посиделки в кафе, свобода любовных отношений, ирония по отношению к себе и приятелям.

Еще позднее, в конце 19 века, богемный образ жизни стали вести писатели и художники, добившиеся признания и достатка. Несмотря на то, что сегодня словари под понятие "богема" зачисляют не имеющих устойчивого обеспечения интеллигентов, ведущих беспорядочную жизнь, а также такой образ жизни, мне кажется, что в нем (в понятии) всё же более сильно слышится положительная коннотация. Богема сейчас – это, скорее, сливки творческой интеллигенции, если только слово не употребляется иронично, или не имеется в виду образ жизни. Богемный образ жизни – ну, да, это другое.

Так вот, на Монмартре жили Пикассо, Модильяни. Его уголки запечатлены на полотнах Мане, Дега, Ренуара.

А сейчас на Монмартре тоже пишут художники. Виды там замечательные! Пятачок, где картины продают, небольшой. По периметру стоят художники со своими мольбертами, а внутри, под тентами, расставлены столики кафе и ресторанов. Здесь, на этом пятачке, – главное столпотворение, людской круговорот. Здесь жизнь приостанавливается, затухает только перед рассветом, чтобы с утра опять разгореться в полную силу.

Улицы на Монмартре, как и положено, на горе, сбегают вниз и круто поднимаются наверх, резко виляют влево-вправо, округляются в площадь, неожиданно обрываются перед ступенями лестниц и запутывают гуляющих так, что те начинают кружить, как лошади на арене, и возвращаться на одни и те же места.

На Монмартре есть свой виноградник! Первоначально виноградник и не один существовал здесь при монастыре с 12 века до Великой Французской революции, когда имущество монастыря конфисковали, постройки разрушили, а земли разбили на участки и продали. Нынешний был посажен в 1933 году, он до сих пор жив, и две тысячи лоз приносят 10 тонн винограда в год, а вино ежегодно, в октябре, продают с аукциона.

Еще одно место большого скопления туристов на Монмартре – церковь Сердца Христова. Более употребителен французский эквивалент ее названия – Сакре-Кёр. Ее строили после трагических событий Парижской коммуны, и местом размещения был выбран Монмартр, где она отовсюду видна. Ее, кстати, прекрасно, видно с Эйфелевой башни. Строили долго, с 1876 по 1914 годы. Сакре-Кёр – один из главных символов Парижа. Хотя считается, что большой ценности в архитектурном отношении она не представляет.

Внутреннее убранство католических церквей меня, увы, не трогает, каким бы богатым оно ни являлось. И в Сакре-Кёр, и в Нотр Дам де Пари, и в знаменитейшем соборе Шартра позолота, мрамор, мозаика, витражи. Но я к этому богатству равнодушна.

Нам обоим, мне и Арту, так понравился Латинский квартал, что мы гуляли там дважды. Первый раз, выполняя обязательный пункт туристической программы. А во второй пришли из-за острого желания увидеть эти улицы, пройтись по ним еще раз. Как верно замечает книжечка-путеводитель, Латинский квартал не похож на другие районы Парижа. Здесь особый дух, особая атмосфера. Это район студентов и интеллектуалов, учебных заведений и книжных магазинов. Далее книжечка пишет, что в Латинском квартале всегда оживленно, допоздна открыты кафе и рестораны, много народа. Гм, а где в Париже, хотела бы я знать, в туристических местах, равных Латинскому кварталу, не то же самое? Париж вообще производит впечатление города, где ночная жизнь, если и не превосходит по интенсивности жизнь дневную, то уж точно является ей равной. Всё в огнях, везде народ, открыты и магазины, и кафе, и рестораны, царит невероятное оживление – жизнь бьет ключом! Вот ночной Париж.

Латинский квартал очень пришелся по душе Арту, т.к. там есть его любимые развалины – остатки бань и амфитеатр римской эпохи. А нам обоим, т.к. там много маленьких, очаровательных книжных магазинчиков. В некоторых из них есть книги и на английском, и на русском. Последние очень любопытно было держать в руках. Стенды с книгами, как с какими-нибудь овощами-фруктами, выставлены на улице, рядом с магазином. Можно и за столик присесть с чашечкой кофе, посидеть, полистать, почитать.

В последний день, когда стало ясно, что по разным обстоятельствам мы не попадаем ни в один из знаменитых парижских магазинов, мы едем на прекрасный блошиный рынок Клиньянкур.

Рынок этот тоже фигурировал в моем списке как крайне желательный объект для посещения. Ничто не может сравниться с походом на блошиный рынок. Что в Москве, что в Париже, я иду по нему, и вот она, история, вся перед глазами. Как и в Москве, продаются прекрасные, безумно дорогие вещи, достойные музеев. Как и в Москве, залежи и россыпи антикварного хлама, нуждающегося в реставрации, ждущего хозяйских, умелых рук.

Арт равнодушен к антикварным рынкам, если это не касается книг. А я очень люблю! Я бы бродила там часами! И хотя наше время было ограничено, я не прельстилась покупкой какой-нибудь ненужной, пусть и антикварной, пусть и французской, вещи. Я нашла таки колокольчик, думаю, старинный. По идее, нового там не должны продавать. А пребываю в неуверенности из-за того, что божий одуванчик-продавщица не знала ни слова по-английски. И в нашем убогом разговорнике я смогла найти только фразу "Год рождения", адресуя ее, понятно, не бабушке-продавщице, а колокольчику. Увы, божьему одуванчику дата изготовления замечательного колокольчика известна не была. А замечателен он тем, что, во-первых, представляет фигурки двоих людей. И в каждой фигурке-колокольчике – свой язык. Во-вторых, он бронзовый, тяжелый. В-третьих, надеюсь, что старинный. В мой каталог колокольчик пошел под названием "Чудная парочка".

Чтобы закончить эту тему, скажу, что мы зачем-то пожадничали и не купили колокольчик знаменитейшего лиможского фарфора. Эти колокольчики очень красивые, великолепной работы, дорогие, но того стоят. Внутри у них обязательно имеется соответствующее клеймо. Так сглупить: быть во Франции и не купить лиможский фарфор!

Теперь я с гордостью могу сказать, что и в Лувре я тоже была. Описывать этот гигантский музей так же сложно, как и осматривать его. Он давит размерами, объемом коллекций, огромным количеством посетителей и даже собственным осознанием бесценных сокровищ. Интерьеры по сравнению с Эрмитажем ну, совсем ничего особенного. Отсюда вывод: и поэтому тоже, и всё равно Эрмитаж для меня остается, конечно, музеем номер один. Несомненно!

В Лувре, однако, есть экспонат, глядя на который, я почувствовала, что со мной происходит неожиданная метаморфоза, эмоциональный конфуз, необъяснимый казус, волнующее происшествие. Что такое?

Дело в том, что, попадая в Лувр, вся огромная людская масса движется, строго следуя указателям "Мона Лиза". Я так думаю, что совсем раньше их не было, но со временем, с очень недавних пор под воздействием "Кода да Винчи" Д.Брауна, их укрепили на стенах, чтобы не отвечать на миллионы вопросов миллионов туристов, где же висит картина.

Так вот, следуя указателям, вся толпа попадает в зал, в центре которого на специальном стенде, под пуленепробиваемым стеклом и висит "Джоконда". Регулирование потока происходит так: люди движутся строго вдоль стоек с натянутой красной лентой. Дойдя до самой картины, можно остановиться только на несколько секунд. Стоящий рядом персонал постоянно понукает всех двигаться. Стойки с лентами отстоят от картины на 2-3 метра. Ближе приближаться нельзя. Только детям разрешают.

И мы с Артом тоже так шли, я была в хорошем, а главное, в ровном настроении. Как только мы приблизились к месту, что я стала ровно по центру "Джоконды", я почувствовала, что у меня дрожит подбородок и готовы течь слезы. И они потекли! Ну вот, не знаю, отчего и почему. Такая необыкновенная картина! И хотя видела я ее на репродукциях сто раз, и хотя долго-долго, пристально и близко всматривалась в ее и лицо, и глаза, и руки, и хотя пыталась рассмотреть-разгадать задний план, впечатление, произведенное подлинником, оказалось сколь мощным, столь и неожиданным. Не ждала я и не гадала, что Джоконда будет смотреть мне прямо в глаза, не важно, стою я строго напротив нее, левее ли, или правее. Мало того, что ее взгляд догоняет везде, он как-то пронизывает. Меня, по крайней мере, пронизал насквозь. Полное ощущение, что это взгляд живого человека. И оно, это мистическое ощущение, так меня взволновало, что слезы-то и полились. Была бы возможность, я бы стояла у картины столько, сколько хватило бы сил. Но надо было идти.

Самое удивительное, что потом в других залах стоило мне только вспомнить "Джоконду", не свои ощущения, нет, а картину, ее взгляд, эти руки, как, чувствую, что-то подкатывает к горлу, и навертываются слезы.

В Лувре много других замечательных картин. Но ни одна даже близко не сравнится по поклонению и дикой популярности с "Джокондой".

Арт к живописи равнодушен настолько, насколько я равнодушна к скульптуре. Поэтому он отводил душу у "Рабов" Микеланджело и "Венеры Милосской".

У Арта от Лувра остались хорошие воспоминания еще и потому, что мы попали в него в первое воскресенье месяца, когда Лувр открывает свои двери для всех бесплатно.

Лариса Францек, 2006 год